5.7.  Экономическая теория и правоведение

Методология «экономического империализма» была распро­странена не только на политическую, но и на правовую науку. Не­довольные состоянием юриспруденции, от имени которой им

370

Предлагались рецепты, не обеспечивавшие прогресс экономиче­ской теории, экономисты решили изучать правовые предметы хо­рошо известными ими методами и приемами. На этом пути, есте­ственно, также не обошлось без целого ряда концепций.

Прежде всего отметим, что предметом дальнейшего анализа является соотношение экономической теории и юриспруденции, или правоведения. Многие авторы без каких-либо разъяснений ставят в параллель экономической теории не правоведение, а пра­во. При этом явно недооценивается значимость принципа теоре­тической относительности. Право без правоведения — это кантов-ская «вещь в себе», трансцендентная по отношению к познающе­му субъекту.

Что касается статуса правоведения, то его нельзя назвать четко определенным. И экономика, и политология, и правоведение при­обрели самостоятельность от философии, прежде всего от этики, в разные исторические периоды. В этом негласном соревновании правоведы редко оказывались впереди экономистов и политологов. В условиях скудных знаний о прагматическом методе им было крайне трудно определиться со статусом правоведения. Пожалуй, самой значительной вехой в становлении юриспруденции стал 1961 г. Х. Харт сделал попытку перевести юриспруденцию на пре­стижные в науке аналитические рельсы [228].

У правоведов есть своя «гильотина Юма». Начиная с Античнос­ти, они находятся между лезвиями так называемого естественного и позитивного права. Статус естественного права видели в универ­сальности его законов, имеющих то ли природное, то ли божест­венное, одним словом — естественное происхождение. В лучших современных работах под естественным правом фактически пони­мается философия юриспруденции. Кажется, что, подобно эконо­мистам, правоведы выделили два понимания излюбленной ими науки — нормативное и позитивное. Но следует учитывать, что правоведы истолковывают позитивный характер правоведения в другом ключе, чем экономисты. Под позитивным правом они име­ют в виду действительное, имеющееся в наличии право, руковод­ствующееся принципами равенства, свободы и справедливости. В экономической науке под позитивным понимается ненорматив­ное. В абсолютном большинстве направлений юриспруденции позитивное истолковывается как наличное, в том числе и норма­тивное. Даже представители так называемого юридического пози­тивизма, например уже упоминавшийся Харт, не отрицают норма­тивное. «Теории естественного права и юридического позитивиз-

Зп

Ма, — отмечает И.Ю. Козлихин, — нередко противопоставляют как антиподы. Таковое, конечно, возможно, но при этом нужно иметь в виду следующее. Противопоставление юридического позитивиз­ма и естественного права есть противопоставление науки в пози­тивистском смысле этого слова, имеющей своим предметом вери­фицируемые факты социальной реальности, и философии, рас­суждающей о должном. Если рассматривать соотношение названных подходов к изучению права, то конфликт между ними представляется несколько надуманным, тем более, что любая тео­рия естественного права (в европейском варианте) предполагает наличие системы позитивного права» [75, с. 9]. Козлихин во мно­гом прав, нет никакой необходимости в противопоставлении фи­лософии правоведения юриспруденции. Но дело состоит не в том, что неверно истолковывается соотношение между естественным и позитивным правом. Решающим образом устарели сами концеп­ции естественного и позитивного права, которые не поддаются ремонту.

Есть наука о праве, ею является правоведение (юриспруденция), проблемные аспекты которой осмысливаются в философии пра­воведения (а не в философии права, как часто пишут) [7, 131]. Ме­тод правоведения является прагматическим (в семиотическом смысле). Представить его в сколько-нибудь адекватном виде с по­зиций принятого в неопозитивизме идеала описания в принципе невозможно. Подмена философии правоведения естественным правом, а самого правоведения позитивным правом, которое ин­терпретируется с самых различных позиций — не только неопози­тивистских, но и марксистских, герменевтических, неотомистских, приводит к необычайной путанице.

Еще одна актуальная коллизия правоведения состоит в извест­ном противостоянии нормативизма и децисионизма. Согласно нор­мативизму легитимность судебного решения предполагает его док-тринальность и чрезвычайно корректную формулировку. Дециси-онизм делает акцент на обеспечение легитимности юридических решений непосредственно в судах или в других органах. Нормати­визм характерен для континентально-европейского, а децисио-низм — для американского правоведения с его приверженностью к состязательности [138, с. 15—18]. Нетрудно заметить, что децисио-низм прекрасно сочетается с прагматической философией с ее ак­центом на целеполагании.

Приведенная выше характеристика состояния правоведения позволяет понять его соотношение с экономической теорией. Сле-

372

Дует отметить, что в этом отношении главную роль сыграли эко­номисты (Р. Коуз, Р. Познер, Дж. Браун и др.) [28, 149]. Обеспо­коенные состоянием дел в области экономики, они подвергли тщательному анализу права собственности, гражданскую ответ­ственность, институты производства [79, 132, 177]. Выяснилось, что экономические агенты должны быть заинтересованы в наличии экономических правовых норм, ибо они вносят в их взаимодей­ствия определенную степень определенности и создают благопри­ятные предпосылки для оптимального использования редких ре­сурсов. Правовые нормы не являются по отношению к рынку не­существенным довеском. Наоборот, в своем функционировании он нуждается в них.

Вопреки широко распространенному мнению, экономисты приложили свои усилия не к правоведению как таковому, а к эко­номическому праву в составе экономической теории. Разумеется, их не могли устраивать рекомендации правоведов, не идущих дальше общих, т.е. Недостаточно детализированных, рецептов о необходимости соблюдения принципов свободы и справедливос­ти. В своем классическом труде «Экономический анализ права» (1972) Р. Познер показал, что правовые институты в области эко­номического хозяйства призваны обеспечить его эффективность [244]. Этот вывод критиковался частью экономистов и правоведов. Первые были недовольны привнесением в экономическую теорию нормативизма якобы в ущерб позитивному анализу, вторые — вро­де бы свершенной подменой принципа справедливости принци­пом эффективности. Но определенная доза нормативизма дей­ствительно должна быть присуща экономической теории, это во-первых. Во-вторых, принцип справедливости должен соблюдаться в области экономики и во избежание схоластики быть специфирован, и тогда не обойтись без принципа эффектив­ности. Следует отметить, что экономисты достигли невиданных ранее успехов в постижении экономического права во многом благодаря использованию аппарата теории игр, который они ос­воили значительно раньше, чем их коллеги из числа профессио­нальных правоведов.

Итак, экономисты преуспели прежде всего в области экономи­ческого права, а не права вообще. Перенести методы экономиче­ской теории непосредственно в область, например, политическо­го права в принципе невозможно. Но, разумеется, прогресс эко­номического права не мог не сказаться на развитии юридической науки в целом. Пример экономистов по использованию теории

373

Игр оказался весьма полезен едва ли не для всех направлений пра­воведения.

До сих пор рассматривалось благотворное влияние экономиче­ской науки на правоведение. Способно ли последнее принести, в свою очередь, пользу экономической теории? И если да, то каким образом? Правоведение — это наука, которая объединяет досто­инства многих дисциплин, в том числе и экономического права. Оно способно «превзойти» экономическое право либо за счет до­стижений неэкономических правовых дисциплин, например по­литического права, либо за счет относительной самостоятельности общего правоведения в целом. Эта самостоятельность может при­вести к выработке нового знания, не содержащегося в экономиче­ском праве.

К сожалению, вопрос о влиянии правоведения на экономи­ческую науку пока еще не получил сколько-нибудь тщательной разработки. На наш взгляд, определенные надежды могут возла­гаться на принцип ответственности. В юриспруденции широко распространено воззрение, согласно которому принцип ответ­ственности связан с осмыслением исключительно противозакон­ных действий. При таком истолковании принципа ответствен­ности он определяет границы допустимого при данных законах, возможная ущербность которых вообще не обсуждается. Нам же представляется, что принцип ответственности в составе любой науки призван обеспечить рост научного знания. Он должен по­ставить заслон консерватизму, закостенелости, рутинерству. Это означает, в частности, что упоминавшаяся выше коллизия между нормативизмом и децисионизмом должна быть преодолена. Ак­туальная задача состоит в объединении их достоинств. Установ­ление и обеспечение функционирования правовых полномочий экономических акторов предполагают глубокое понимание эко­номической теории. Принцип правовой ответственности приме­нительно к экономике нацеливает на обеспечение экономической эффективности.

5.8.  Экономическая теория и история

Вряд ли кто-нибудь сомневается, что существует тесная связь между экономической наукой и историей. Но многим специалис­там она представляется довольно странной. Дело порой доходит до отрицания плодотворности междисциплинарных связей между двумя теориями. Н. Крафтс сетует на то, что в Великобритании

374

Экономическим историкам в виду отнесения их науки — клиомет-рии — к историческим наукам приходится добиваться признания у историков, увы, не обладающих экономической подготовкой [81, с. 994]. Экономисты же «приучены пренебрегать экономической историей, вероятно, много лет назад прослушав бессвязный курс по этой дисциплине, который, по их мнению, им преподавали просто по традиции, а не для того, чтобы научить их чему-то необ­ходимому для решения проблем в их собственной сфере интересов» [Тамже, с. 1010].

Будучи одним из ведущих экономических историков, Крафтс приводит многочисленные примеры уточнения экономической теории, в том числе и развенчания некоторых теоретических по­строений. Два из этих примеров относятся непосредственно к на­шей стране. П. Грегори показал, что экономический исторический опыт России 1885—1913 гг. Не соответствует популярной теории роста У. Ростоу [224]. С. Соломон не нашел подтверждения теории длинных волн Н.Д. Кондратьева [250].

Отталкиваясь от главной мысли Крафтса — историко-экономи-ческие исследования уточняют содержание экономических истин в широкой перспективе, уходящей далеко в прошлое, — возможно, как нам представляется, философски конкретизировать характер связи экономической истории и истории как науки. В этой связи имеет смысл обратиться к специфике истории.

Эта специфика состоит прежде всего в изучении историчес­ких (хронологических) рядов теорий, в соответствии с которыми люди реализуют в своих поступках некоторые ценности, в том числе экономические. Известная традиция состоит в том, что истории приписывается интерес исключительно к прошлому. На наш взгляд, эту традиционную концепцию правомерно характе­ризовать как претеритизм (от лат. Praeteritum — прошлое время). Но наряду с претеритизмом существуют концепции презентиз-ма, футуризма и этернализма (от лат. Aeternus — вечный). Со­гласно презентизму актуально только настоящее. Экономисты, проповедующие идеал позитивного описания, причем непремен­но по отношению к тому, что есть, а не того, что будет, явно близки к презентизму. Футуризм — теория, согласно которой в интересах будущего нужно и следует отказаться от прошлого и настоящего. Экономистам, выступающим от имени жестких нор­мативных установок, как правило, не удается избежать крайнос­тей футуризма. Согласно этернализму существуют вечные зако­ны, а следовательно, и ценности. Несмотря на рост привлека-

375

Тельности идеи научного прогресса знания, этерналисты все еще встречаются среди представителей всех наук, в том числе эконо­мических.

Слабость концептуальных позиций претеритизма, презентизма и футуризма очевидна. Столь же несомненно, что преодоление этой слабости достигается при построении исторического ряда те­орий, в котором настоящее принимает эстафету от прошлого, а бу­дущее — от настоящего. Наука реализуется в эстафете теорий. Если с этой точки зрения оценить значение истории экономических те­орий, то выясняется, что ей нет разумной альтернативы. Именно она задает тон в построении исторического ряда теорий, а затем и в выделении их научного строя.

Разумеется, неверно связывать судьбу экономической исто­рии, точнее истории экономических учений, исключительно с изучением прошлого. Кто считает по-другому, тот неминуемо воспроизводит слабости претеритизма. Любая экономическая теория вносит свой вклад в развитие исторического ряда и науч­ного строя теорий. В указанном отношении история экономиче­ских учений, разумеется, не является исключением; более того, она принимает участие в придании экономической теории гло­бально-эволюционного вида в максимально отчетливой форме. К сожалению, многие из существующих историко-экономиче­ских курсов не дают сколько-нибудь точного представления о той кропотливой работе, особенно в связи с трудностями эмпи­рической проверки гипотез, которую ведут экономические ис­торики.

Что же касается рецидивов по включению истории экономи­ческих теорий в так называемую историческую науку, то они сви­детельствуют об определенной путанице. То, что принято харак­теризовать лаконичным термином «история», является по своей сути общей историей. Экономические явления, причем во всем их многообразии, изучаются комплексом экономических наук. Как таковые существуют экономические, но не исторические явле­ния. На долю истории остается обобщение достижений и неудач общественных наук, что непременно сопровождается укреплени­ем ее относительной самостоятельности. Статус исторической науки не остается неизменным. По мере развития общественных наук, в том числе экономики, политологии и социологии, и кон-ституирования в их составе дисциплин, изучающих генезис соот­ветствующих теорий и явлений, меняется статус исторической науки, он становится более методологическим. Как нам представ-

376

Ляется, продуктивная междисциплинарная связь между экономи­ческими и историческими науками может быть налажена именно по методологическим каналам.